С годами я стал практически уравновешенным, но могу сорваться, если долго испытывать мое терпение. Поэтому, устав от всяческих позиционных боев, понял, что для меня всего важнее всего тишина и покой.

 

Для меня кино – это способ некого самовыражения. Я снимаю кино только тогда, когда не могу его не снимать, то есть я не фанат кинематографа. Если я чувствую что какая-то тема меня задела, и я обязан поведать о ней, тогда снимаю. За пятнадцать лет я снял всего три фильма. У меня сейчас была возможность запуститься с картиной по моему же сценарию, но я не горю желанием его снимать. А если режиссер не горит желанием снимать картину, значит, она у него не получится. Почему собственно у нас кино такое слабое.

 

Я больше писатель по призванию. Литература моя главная профессия, она занимает мое основное время. Я максимально отдаю себя писательству, насколько конечно меня хватает. Считаю, что в прозе я достиг определенных вершин мастерства.

 

Режиссеры не популярный народ. Кто их знает на самом деле. Знают тех, кто тусится. Знают Михалкова потому что он везде, а не потому что он снял «Раба любви» или «Урга - территория любви». Мне уже не интересно узнают меня или нет. Я спокойно отношусь к распределению всех этих позолоченных статуэток. Все эти моменты тщеславия я в себе давно избыл.

 

Я хочу снять еще две картины. Не просто в числительном измерении, а две картины конкретно. У меня уже есть конкретные задумки.

 

Я бы снял «Пираты Карибского моря». Мне нравится это кино, но для него нужно другое строение мозга. Это картина снятая талантливым человеком, в ней есть все. Я по хорошему завидую режиссеру, но я по-другому устроен. Я не могу снимать для всех. У меня есть определенная аудитория, с которой я могу разговаривать на своем языке. Я не могу упроститься ради кого-то и не могу заморочить ради кого-то сюжет, потому что это будет не мое, это будет противоестественно. Когда я снимал свой первый фильм «Прокляты и забыты» у меня вставал вопрос: как сделать, чтобы кино понятно было всем: и представителям какой-то богемы, и самым низам, и военным. Потом я понял, что свою жизненную позицию необходимо излагать так, как ты считаешь нужным. Все должно быть искренно. И когда после премьеры ко мне подошли и пожали руки абсолютно разные люди с одинаковой степенью восторга, я понял, что попал «в десятку» именно благодаря этой искренней позиции.

 

Я не умею массово мыслить, да и не считаю это правильным и нужным. Но, к сожалению, сейчас сознанием массовое, поэтому кино для всех мне не снять.

 

Я не очень уверен, что у нашего кино есть большое будущее. Во всяком случае, ничего для этого не происходит, к сожалению, благодаря нам самим. Например, есть такой режиссер Кирилл Серебрянников. Он много лет эпатировал публику, получал какие-то призы. И вдруг что-то в этом человеке меняется и он снимает, на мой взгляд, замечательную картину «Юрьев день». Лучший, как мне кажется, фильм 2008 года. Но фильм проходит абсолютно незамеченным. О Серебренникова вытирают ноги, говорят, что он очернил Россию. Он не получает никаких призов, никаких премий. История заключается в том, что режиссер это такая тонкая хрупкая материя. Она держится на тоненьких винтиках. Ты один винтик вывинтил, и эта конструкция развалится, и ты обратно ее в этом виде уже никогда не соберешь. Никогда не думал, что Серебреникову можно не дать приз за такую картину, а какую-т херню Валеры Тодоровского «Стиляги» объявить лучшей картиной года. Это ведь все не просто так, не просто игры, это на самом деле гибельно для художника. И я знаю, что тот же Серебренников теперь уже такой картины не снимет, скажет, зачем мне это, попытался – оказалось, что никому это не нужно, буду дальше снимать такое же фуфло, как и все. Вот что происходит у нас в стране с культурой и кино. Культура у нас такая, потому что мы сами позволяем ей быть такой.

 

Признание коллег для меня важнее, чем отношение массового зрителя. Я пришел со своей картиной «Никто кроме нас» на канал РТР. Они сказали: «мы посмотрели ваше кино, это хорошая сострадательная философская картина, но нам нужно не это. Нам нужно кино выходного дня, либо мелодрамка, либо что-нибудь быстрое и динамичное, где стреляют». А ведь это единственный государственный канал в стране, который должен обязан пропагандировать хоть какую-то идеологию. Но такова политика нашего государства: включи канал РТР в выходные и смотри телемуви - кино выходного дня, которое снято за пять копеек и тридцать серебренников, и никто из-за него не парится…

Мужчина не может рисковать собой ради денег, потому что это стыдно. Я никогда не мог понять братву, которая стреляла друг в друга и рисковала жизнью ради бабла. Мужчина может рисковать собой ради любимой, детей, дружбы, родины, идеи…

 

Я никогда не изменял своей нравственной позиции. Конечно, я могу переосмыслить ее в процессе жизни, это правильно, потому что не меняет своих убеждений только идиот. А мы растем и мудреем. Но если я не уважаю Путина, то я никогда не буду кланяться перед ним. Я не уважаю этого человека глубочайшим образом. Мне проще признаться в этом, чем изменить свое мнение. В 2000 году, когда затонула подводная лодка Курск, у меня было ощущение, что об меня вытирают ноги. Я написал статью, которая начиналась с фразы: «Глубоко неуважаемый господин президент...» Статью напечатали на первой полосе, в одной из лучших газет того времени. Почему-то я подумал, что так поступят многие, но выяснилось что я один. А через какое-то время, чрез три месяца, меня не утвердили на государственную премию, к которой я шел стопроцентно.

 

Я могу пойти в разрез своим правилам, если задевают кого-то из моих, потому что судьба и жизнь близких мне людей дороже каких-то правил, дороже других сомнительных ценностей.

 

Я служил в армии, когда началась эта байда с Афганистаном. Многие тогда писали рапорта, но нас не отправляли. В основном отправляли тех, кто не писал, это была какая-то негласная установка. И во мне как заноза сидело некое ощущение неполноценности, оттого что многие там были, сложили там головы, а я так туда и не попал. Мы же росли в то время, когда было принято быть сопричастным к тому, что происходит в стране, и на БАМ и на целину искренне, в едином душевном порыве. И вот эта «афганская» заноза сидела во мне, и надо было как-то ее извлечь. Я думал, что закончится афганская война и на этом все закончится. А оказалось, нет. В результате уже на других войнах я суммарно провел 11 лет. В этой стране, как выяснилось, войны не заканчиваются никогда. Эту занозу я извлек ценой потери ноги и двух контузий. Параллельно это совпало с тем, что мы задумали снимать документальное кино и поехали в Таджикистан. А потом началась чеченская война, и все наши помыслы были этой войной интерпретированы. Мы хотели снять что-то непонятное про афганских пленных, а в результате началась война, которая затмила все предыдущие события, в том числе и то, что мы видели в Таджикистане. Так получилась совершенно другая картина. Моя первая, знаковая картина. Ну а потом война стала некой нормой бытия, война это тоже разновидность наркомании.

 

В моей жизни нет завистников. После войны у меня довольно промытое окружение. Какие-то люди прошли через определенное чистилище, и теперь в моей жизни нет этого говна, чему я очень благодарен. В кинокругу этого тоже нет.

 

В своей жизни я бы хотел изменить факт своего ранения. Не оказаться в другом месте во время обстрела, а изменить что-то в сознании тех мудаков, которые меня эвакуировали, оперировали и теперь я еле хожу на протезе, хотя другие на нем бегают. Хотелось бы как-то проще перемещаться, но я не могу из-за того, что когда-то мне все сделали не так. Хочется большей подвижности.

 

Я научил себя одному золотому правилу. В конфликтной ситуации я представляю на месте своего визави Майка Тайсона и думаю, а смог бы я ему сказать : «Пошел на хер!» или нет. Скорей всего нет. (Как говорят боксера может обидеть каждый, но не каждый успеет извиниться.) А если я не мог бы сказать это Майку Тайсону, значит и другому, кто слабее меня, не имею право это говорить.

 

Я мучаюсь, когда обижаю людей. Мне трудно извиняться, но не из-за гордыни. Мне кажется, что меня просто не простят, потому что иногда могу очень сильно обидеть человека. Потом такое состояние, что с утра проснешься и хоть не живи. Это оттого, что мы любим говорить всем все в лицо, когда выпьем. Так-то не всегда духу хватает, неловко, а эмоции копятся, и потом все выливается на человека, который совсем не обязан это слушать. Может, он и готов выслушать это от трезвого, но уж никак не от пьяного. Поэтому с годами стараюсь не пить, а если пью, то по возможности себя контролирую.

 

У художника не может существовать формата. Он должен пробовать себя во всем. У нас же страна клише, определений. Я в устоявшемся сознании массового зрителя и критика военный режиссер. Какого хрена я военный режиссер? Мне необходимо выйти из этой ситуации, сняв что-то иное. Я давно отказываюсь от интервью на тему войны и армии. Ведь чтобы я не сделал, они не читают моих книг, не знают, о чем я пишу, вот и прилепили мне табло « военный режиссер». Из формата всегда нужно выходить, если ты чувствуешь потребность, масштаб.

 

Мое главное правило жить в согласии с самим собой. Для меня это дороже всего. Все остальное -это чепуха в виде славы, популярности и денег. Это ничего не стоит. Если человек живет в согласии с самим собой, все у него в жизни будет.

 

Я готов принять решение, даже если оно кому-то неудобно. В основном я всю жизнь и принимаю такие решения.

 

Мать всю жизнь учила меня: сынок, слушай только плохое, потому что хорошее ты и сам про себя знаешь. Так и живу всю жизнь. Плохое могут говорить и завистники, но никогда не нужно отказываться от этого. Мне часто в жизни говорили, что я сделал что-то не так, не правильно. Мне казалось, что это крайне примитивное суждение, но через два-три месяца до меня доходило, что они были правы. Просто я не сразу увидел свои ошибки. Поэтому кино я старался снимать, также как пишу книги. Написал повесть, бросил ее в ящик стола. Через три месяца достаешь и впадаешь в состояние прострации, думаешь, какой же мудак это написал, а оказывается, это ты и написал. Также с кино: оно должно отлежаться. Его посмотрели, высказали свои за и против, я это как-то сублимировал, сделал выводы: с чем-то согласился, с чем-то нет, но за это время успел абстрагироваться и увидеть свои ошибки.

 

Для меня настоящую ценность имеет любовь. Любовь – это величина, которая не нуждается в какой-либо дополнительной экспансии, жестикуляции, мимике. Это величина, которая достижима немногими. Хотелось бы, чтобы миром правила любовь.

 

 

Я не гений. Бродский гений, но Бродский иначе мыслил, может для кого-то не понятно. Евгений Онегин - это гениально. А что еще не знаю… Я бы и не хотел быть гением, потому что гений, это все с небес, а, значит, что все дается легко и понятно. А вот талант – это 80 % трудолюбия. Это интересней, когда ты копаешься, когда можешь сомневаться, так ты написал или нет. Талант ты получаешь от бога, но ты еще должен доказать его. Это гораздо интересней. Я не буду лукавить и говорить что я просто со способностями, но конечно я не гений. Наверно никогда уже и не буду им. Гении долго не живут, а я бы еще пожил…