«Я не вписываюсь в это время»
Автор: Катерина АНТОНОВА
Сайт: Театральные Новые известия

Награжден несколькими правительственными наградами – орденом Мужества, медалью «За отвагу» и другими. Автор фильмов: «Прокляты и забыты»,«Сочинение на уходящую тему». «Никто, кроме нас...» – это первая игровая картина режиссера, снятая по его же повести.

Первый игровой фильм документалиста Сергея Говорухина «Никто, кроме нас...» – о войне, судьбе, чувстве долга. О том, что стало очень популярно сейчас, но как-то неловко произносить вслух. Ему – ловко. Потому что это то, ради чего вообще стоит заниматься искусством. Хотя популярности это точно не прибавит. Наоборот. Сергей Говорухин – человек для театрального мира совершенно непривычный. Какой-то настоящий, простой, серьезный и очень уязвимый. Очень особый.

Вы много говорите о своей непопулярности. Но, если вдуматься, ваша относительная непопулярность – это нормально: вы берете темы, на которые люди не хотят думать – слишком некомфортно. Вы растревоживаете своим творчеством, а немногие любят, чтобы их растревоживали всерьез. Вы сами как-то делите публику на свою и не свою?

– С одной стороны, мне, конечно, обидна моя невостребованность. Но с другой – вы совершенно правы – я понимаю, что не вписываюсь в это время. Я в нем живу, но не проживаю. Мне оно совершенно не интересно. Россия переживала разные времена, но впервые живет в Безвременье. И когда пытаешься достучаться до этой эпохи каким-то серьезным произведением – не важно, литература это, кино или музыка, – подавляющее большинство дверей оказываются закрытыми. Надо либо смириться, либо изменить себя, что невозможно, да и не стоит душевный комфорт всей этой мишуры в виде популярности и денег. Я и детей своих всегда учу – человек должен жить в согласии с самым собой. Когда получаешь удовлетворение от того, что ты делаешь, то уже не важно, сколько ты на этом заработаешь. Хотя финансовая сторона дела, к сожалению, доминирует во всем – не только в экономике, но и в искусстве.

Когда вы приглашали Марию Миронову сниматься в вашем фильме, вы с ней обсуждали финансовую сторону? В этих вопросах это тоже доминирующая сторона?

– У нас вообще подобного разговора с актерами не было. Наверное, потому что литературный материал столь благодатный, что хотели сниматься все. Особенно женщины. Потому что фильм-то – о любви. Причем о любви, не запятнанной ни пошлостью, ни постельными сценами. Так что гонорар обсуждался в самую последнюю очередь. И та же Маша сказала, что об этом с ней можно было вообще не говорить. По счастью, во всех наших цехах – кинематографических, литературных, еще остались люди, для которых сам предмет искусства важнее его финансового эквивалента. И у меня в группе были и такие, хотя были и те, кто хотел просто заработать.

Но вы нормально относитесь и к тем, и к другим? Или у вас есть установка на то, что вы будете работать только с теми, кому важен смысл?

– Есть такая установка. Конечно. Я вообще живу по принципу: сначала человеческое отношение, потом – деньги. Во всем. Когда я на костылях машину ловлю и мне называют заоблачную сумму, я не сажусь в эту машину. А когда говорят: «Поехали бесплатно» – плачу больше положеного. За то, что отнеслись по-человечески.

Почему вы выбрали на главную роль Марию Миронову?

– Машу я выбрал, потому что она всех переиграла. У меня был серьезный кастинг на главную женскую роль, и она оказалась лучшей. Она совершенно необыкновенная актриса, которая может сыграть все, что угодно. И очень точно улавливает грань между иронией и печалью. Наверное, это школа Марка Захарова. Работать мне с ней было непросто с точки зрения ее железобетонного характера. Но актриса она замечательная. Сказал ей слово – она за тебя договорила задачу и сыграла все. Техничной я бы ее не назвал – в этом слове ощущается штукарство. Но она очень профессиональна.

Когда вы снимали кино, какого результата хотели добиться?

– Я хотел, чтобы картину досмотрели до конца титров. А потом чтобы были либо слезы, либо молчание. Так и было на фестивале в Выборге, откуда мы только что вернулись. Наша картина была единственной, которую досмотрели до конца. А потом подходили ко мне совершенно разные люди и говорили какие-то трогательные и пронзительные слова.

Когда картина выйдет в большой прокат?

– Насчет большого проката не знаю, а вообще мы начнем «катать» картину где-то с середины ноября.

Вы довольны тем, что получилось?

– Не совсем. Сказывается первый опыт в игровом кино. Но в принципе я считаю «Никто, кроме нас…» достаточно симпатичной картиной. Она не совсем современна, ближе к лелюшевским «Мужчине и женщине», чем к нынешним новодрамам-мелодрамам.

Вы сказали, что вам не нравится жить здесь и сейчас – почему тогда вы не уезжаете?

– Я не думаю, что культурная ситуация в мире кардинально отличается от нашей. Это первое. Во вторых, я русскоязычный писатель. Я очень хорошо понимаю, какая пропасть лежит между фразами: «Я тебя люблю» и «Я люблю тебя». А на чужом языке, выученном или в переводе, это теряется. Ну и самое главное – это что меня там никто не ждет. А мне 47 лет, у меня огромная семья, и начинать все с нуля я не готов. Здесь моя жизнь хоть как-то бытово устроена. Если бы я был востребован, может, и поехал бы, потому что там, конечно, более устойчивые государственные конструкции, а не тот беспробудный хаос, который творится у нас. Там не строят потемкинских деревень, за фасадом которых охватывает ужас от изнанки этой жизни.

Как вы общаетесь с социальными службами России? Игнорируете их? Пристраиваетесь к ним?

– Пристраиваюсь. У меня есть какие-то деньги. Небольшие, но на содержание моей многочисленной семьи хватает. Не более того. Я умею зарабатывать. Поэтому меня невозможно заставить делать то, чего я не хочу. Я не буду снимать сериала ради денег, потому что умею зарабатывать иначе. А значит, не пропаду. А за фасадом этой потемкинской деревни я нахожусь постоянно – у меня специфика работы такая.

А что вы говорите детям по этому поводу? Как вы учите их общаться с реальностью?

– Знаете, я на каком-то этапе понял, что отцовское воспитание носит все-таки фрагментарный характер. Невозможно посадить сына на колени и рассказывать ему, что такое хорошо и что такое плохо. Это не приведет ни к какому результату. Надо втянуть ребенка в свой образ жизни, свой круг общения и проблем. Желательно, чтобы это были радостные проблемы. Хотя и негативные тоже нужны. Не нужно, чтобы ребенок жил в одной радости, потому что он должен учиться сопереживать и сострадать. А поскольку у меня есть нормальный мужской круг общения, мои сыновья в него органично вписались, и мы хорошо понимаем друг друга. Мы скорее больше друзья, нежели отец и сыновья, между которыми существует возрастной разрыв.

Почему вы стали заниматься военной журналистикой? Вы же не военный по профессии?

– Более того, я всегда этим занимался опосредованно. Меня позиционируют как военного документалиста. Я пытаюсь от этого клейма дистанцироваться, но с трудом получается. Хотя в объеме моего творчества война занимает, может быть, десятую часть. Моя литература и мое кино не о войне. Даже фильмы, которые сделаны якобы о войне, не о ней, а об обществе на фоне войны. А заниматься этим я начал, потому что, когда я рос, было принято чувствовать себя сопричастным тому, что происходит. Тогда на БАМ и на целину ехали искренне. И в Афганистан ехали искренне. Но меня все эти перипетии миновали по разным причинам, а заноза осталась... Мне надо было выдавить эту занозу из себя, чтобы полноценно жить дальше. Я нашел способ это сделать. Извлечь занозу. А рана осталась. Потому что заноза сидела долго. А потом я просто вжился в ту жизнь. Мне стали понятны категории, по которым живут там, – категории, которые несовместимы с этой реальностью. Мы на войну-то уезжаем не потому, что нам адреналина не хватает, а потому что элементарно скучаем по человеческим отношениям, которые для этого мира большая редкость.

Ездить на войну надо все время?

– На каком-то этапе – да. Потом вроде нет. Но вот случилась грузино-осетинская война, и у меня опять началась маета. Потому что они там, а я здесь. Моя ущербность и неполноценность в зоне боевых действий из-за отсутствия ноги меркнет на фоне этой маеты и душевного дискомфорта. Главный герой нашего фильма говорит такие слова: «Мы ведь в одной связке. Только они там, а я здесь. А так не бывает. Если они там, то и я должен быть там и снимать их работу, в какой бы войне они ни участвовали. И если потом кто-нибудь поднимет за них полный стакан водки – в этом будет и моя заслуга».

Вы как-то предложили использовать вместо затасканного слова «патриотизм» слово «гражданственность». Почему?

– Патриотизм» не просто затасканное слово. Не помню, кто это сказал: «Патриотизм – это последнее прибежище негодяев». Вот они и поднимают это определение на щиты, поскольку патриотизм для них удобная разменная монета, валяющийся в штанах козырь, который можно вытащить в тот или иной момент. Конечно, стиль нашего общения должен быть гораздо более человечным. Мы не должны бояться стилистических погрешностей… А мы в основном выделываемся друг перед другом, тем самым закрываясь друг от друга. И это тоже одна из печальных реалий нашей жизни. Хотя это не вчера началось и не завтра кончится.

Но ведь искусство – настоящее – и должно разбивать внутренние границы между людьми.

– Да, в подавляющем большинстве это все происходит только в искусстве. В конечном итоге наше становление зависит от того, какие книги мы читаем, какую музыку слушаем и какое кино смотрим. Поэтому уделять культуре такое минимальное значение, а проще говоря, не уделять никакого – преступление со стороны государства. Собственно, так в России было всегда, но именно сейчас достигло апофеоза. Хотя сейчас только культура и может нас спасти. Все происходит с точностью до наоборот. Вместо того чтобы поддерживать культуру, ее вообще перестали замечать.

А что вы сами смотрите? Я имею в виду из того, что не вы сделали.

– Смотреть я люблю то, что хорошо сделано.

А что это такое?

– Бог его знает. Ну, к примеру: «Однажды в Америке», «Достучаться до небес», «Форест Гамп», «Двадцать дней без войны», «Список Шиндлера», «Зеркало для героя» или просто «Зеркало». Или откровенный стеб в виде «Города Зеро» – я получил огромное удовольствие, когда смотрел этот фильм вместе с детьми. То есть, наверное, все, что является предметом культуры. Когда я понимаю, зачем и для чего это снято. Когда я плачу, когда я смеюсь, когда меня не отпускает не просто день-два, а всю жизнь.

Как вы относитесь к тому, что большая часть публики предпочитает смотреть сериалы, а аудитория так называемого авторского кино очень мала?

– Ну, как я к этому отношусь… Обидно, что наше общество деклассированно на людей, которые смотрят «мыло», и на людей, которые смотрят настоящее кино. Печально, что произошло такое расслоение, но это факт. Все это «мыло», льющееся с экранов, с прилавков, из радиоэфира не может не оставить свой губительный след. Оно подавляет даже тех, у кого, казалось бы, уже сформирован нравственный и вкусовой иммунитет. Ему невозможно противостоять. Оно, как 25-й кадр – вживляется в подсознание. Я и себя ловлю на том, что порой сижу и смотрю абсолютный бред. Понимаю, что это бред, и смотрю.

А вы не думаете, что большей части людей авторское, настоящее кино просто не нужно?

– Не думаю. Культура является доминантой воспитания человека. Кирпичик к кирпичику, постоянно, без сбоев это должно закладываться в человека, который со временем должен стать гражданином. Как человек, заставший две эпохи – советскую и сегодняшнюю день, – я ощущаю колоссальную разницу. Потому что, хотим мы того или нет, но мы все равно на чем-то росли. А нынешнее поколение, про которое говорят: «Ах, как жаль, они не знают Рахманинова и Добужинского» – прекрасно ассимилировалось в нашем совершенно бездуховном времени. Им совершенно не интересно знать про Добужинского. Им невозможно привить любопытство и потребность знать. Хотя, наверное, еще можно попытаться. С другой стороны, когда слышишь про то, как четверо пьяных подростков сначала избили человека, сделавшего им замечание, а потом сожгли его на Вечном огне – понимаешь, что уже преодолена та грань варварства и цинизма, которая возникает, только когда с детства не закладывается в человека ни нравственность, ни мораль. Это проблема вырождения, деградации общества.

Можно это как-то исправить? Есть способ?

– Только, как говорили большевики, нести культуру в массы. Другого способа нет. И вот что странно: происходит война Грузии и Осетии – и все сплачиваются. Все так или иначе начинают думать об одном и том же. Но это же ненормально, чтобы война сплачивала людей.

До этого футбол сплотил людей…

– Ну, знаете. Если страна исповедует футбол как национальную идею, то о чем мы тогда вообще говорим?..

Из-за ненаполненности … из-за неумения наполнить свою жизнь вообще хотя бы чем-нибудь, разве нет? Люди не знают, куда себя деть

– Конечно. Поэтому я не устаю повторять: если предположить, что завтра к нам откуда-нибудь с Марса спустится умное, состоятельное, любящее и заботящееся о своем народе правительство, все останется, как было: так же будут пить, отлынивать от работы, делать друг другу большие и малые пакости. «Спросят с тебя». Вот о чем надо помнить.
 
Родился в Казани в семье известного кинорежиссера Станислава Говорухина и актрисы Казанского театра имени Качалова, режиссера и педагога Юноны Каревой – известен как кинорежиссер, писатель и общественный деятель. В качестве военного корреспондента работал в зонах боевых действий в Таджикистане, Чечне, Афганистане и Югославии. Участвовал в 30 боевых и 3 специальных операциях. В 1995 году в Чечне в результате тяжелого ранения потерял ногу. Награжден несколькими правительственными наградами – орденом Мужества, медалью «За отвагу» и другими. Автор фильмов: «Прокляты и забыты»,«Сочинение на уходящую тему». «Никто, кроме нас...» – это первая игровая картина режиссера, снятая по его же повести.